Полина осетинская: «в материнстве я пытаюсь реализовать то, что не получила в своем детстве»

Можно ли бережно вырастить музыканта

– Ваш отец хотел, чтобы вы стали хорошей пианисткой. И вы ею стали. Видите ли вы в этом и заслугу отца?

– Трезво анализируя, могу сказать, что я много получила от своего отца, но больше именно на генетическом уровне – какую-то закалку, внутреннюю твердость. Ну и старт. А музыкантом я все-таки стала благодаря другим людям, которые появились в моей жизни позже.

– Но все-таки, и уйдя из дома в 13 лет, вы вновь вернулись к музыке.

– Я пошла по наезженной колее, как пошли бы многие на моем месте. Потому что это я, по крайней мере, знала и относительно умела, понимала, с чем мне придется иметь дело. Хотя мне пришлось очень долго переучиваться, почти десять лет – и эти годы были очень тяжелые.

– Моя знакомая, преподаватель музыкальной школы, опытный педагог со стажем, как-то сказала, что из современных детей очень сложно вырастить сильных музыкантов, как раньше. Потому что сейчас родители понимающие, не нагружающие. Вы согласны?

– «Как раньше» можно встретить, если вы зайдете в специальные музыкальные школы, где выращивают лауреатов. Там вы увидите огромное количество психологически искалеченных детей, которых родители уже к 12 годам так выжали, что они просто не могут играть.

– Но ведь занятие музыкой, как и любым творческим делом, требует усилий. Как здесь найти грань – не давить, но приучать к дисциплине?

– К дисциплине ребенка частично приучает и обычная школа. Ребенок по своей воле не ходил бы в школу каждый день, не вставал бы в 7 утра, он бы выбрал спать до десяти, потом завтракать и играть в лего. Но мы же приучаем его, что жизнь – это дисциплина, постоянное преодоление.

Хорошо, если ребенку интересно там, где он учится преодолевать себя. Интерес – огромный стимул к тому, чтобы вырабатывать самодисциплину. Когда ребенку интересно и у него получается, он сам начинает стремиться заниматься выбранным делом.

Но и дома необходима поддержка в развитии самодисциплины. Потому, как я уже сказала, профессия матери самая энергозатратная. Приходится выдумывать огромное количество средств мотивации, поощрений и так далее, чтобы заинтересовать ребенка.

Конечно, если ты не хочешь применять насилие, не берешь в руки ремень. Как это ни удивительно, ни дико, некоторые до сих пор это делают, сейчас, в XXI веке. При этом не стесняются признаваться в том, что они используют физические наказания.

– В вашей книге «Прощай, грусть» описан момент, как отец избивал вас на глазах у его друзей, а они никак не реагировали, не вступались. И в целом на семейное насилие у нас смотрят как на дело житейское. Как думаете, почему так происходит?

– Думаю, это ужасающие семейные шаблоны. Семейное насилие считалось нормой, детей пороли и крестьяне, и дворяне. И вот эта рабская психология: сделать больно тому, кто слабее, до сих пор из людей не выйдет.

Когда я вижу, как мать кричит на своего крошечного ребенка, называя его разными словами, или отец пинает по попе двухлетку, у меня начинает срывать крышу. Поэтому перед выходом на улицу я пью валерьянку.

– У вас дети музыкой занимаются?

– Конечно! Дочь учится играть на арфе. Она хотела играть на арфе с шести лет, но какое-то время занималась на рояле. Когда ей было восемь, я уступила и сейчас смотрю на нее с восторгом и обожанием, потому что я не понимаю, как это можно – играть на арфе!

– Но если она говорит, что вот не хочет сегодня заниматься, устала?

– У нас с ней договоренность. Она не собирается становиться музыкантом и играет для своего удовольствия. Я пытаюсь ей объяснить, что если хочешь играть для своего удовольствия, надо, чтобы еще кто-то получал удовольствие от твоей игры, а для этого следует все-таки иногда заниматься.

Сейчас, когда у нас появилась в доме арфа и дочка стала заниматься каждый день, она сама видит прогресс. Она видит, что у нее стали получаться те вещи, которые не получались, когда она занималась только в классе с педагогом. Это большой стимул для ребенка, когда он видит, что начинает получаться.

Сын – еще маленький, пока ему подарили укулеле, к нему ходит педагог.

У меня есть страх Божий

– С верой, Церковью вы сталкивались еще в детстве?

– Яркие воспоминания детства в этом смысле – Пасха в храме на Рижской, толпа народу, ночь, крашеные яйца, помню, как мы ходили в храм на Рождество. Еще в детстве мама водила меня к нашему духовнику.

Потом у меня был период большого выпадения, когда для меня важной оказалась лишь внешняя, обрядовая сторона: на Пасху ты красишь яйца, печешь куличи, но – не принимаешь участие в богослужениях. На самом деле у нас 80% населения страны живет подобным образом

Только через очень сложный тернистый собственный путь я начала двигаться. К вере, или к соблюдению каких-то внутренних канонов, к пониманию того, что есть какие-то вечные законы, которые касаются каждого… Сложно выразить словами, потому что сейчас, куда ни копнешь, везде какие-то двойные смыслы и можно говорить о вере, а на самом деле иметь в виду только обрядовость и язычество. Можно говорить о вере, а на деле подразумевать гордыню и какой-то неофитский максимализм. Можно говорить о вере и вместе с этим понимать, что такое же выгорание случается и у священников, и у прихожан. В общем, это очень долгий, сложный, серьезный разговор, который не поднять в интервью.

Я считаю себя членом Церкви, но это не значит, что поддерживаю абсолютно все, что происходит в ней, особенно от лица официальных инстанций.

По крайней мере, я знаю нескольких священников, которые живут по Евангелию, и мне этого достаточно.

– Вы говорили про кризис веры. А с чем он может быть связан?

– Кризис веры, мне кажется, очень частый процесс: человек выгорает, в жизни случается всякое, рушатся какие-то незыблемые, казалось бы, вещи и ты задаешь себе вопрос: а где же был Бог в этот момент? Здесь очень помогает переформулировать вопрос: не «за что мне это?», а «для чего?».

С другой стороны, я всегда очень хорошо понимала, если со мной что-то случалось, за что мне это. Именно с точки зрения веры я точно знаю, что есть какие-то вещи, которые совершенно точно нельзя делать. Нельзя лгать, прелюбодействовать, возжелать жену или мужа ближнего, нельзя воровать, убивать и так далее – это такие очень простые вещи. Но, я вас уверяю, их очень мало кто выполняет. И у меня есть страх Божий. Конечно, я постоянно грешу по-мелкому, как все люди. Но вот по-крупному грешить все-таки опасаюсь именно из-за страха Божьего.

– Бывают у вас ситуации, когда опускаются руки, вы не знаете, что делать…

– Довольно часто. Характер у меня не самый оптимистический, не самый радужный. Я не принадлежу к такому радостному типу русских женщин, которые всегда улыбаются, говорят: да переживем! Я сразу начинаю бегать, трястись, переживать, впадать в панику: а что может случиться, а если я умру… Тут помогает только тихая молитва и вера в то, что Господь лучше управит – это единственное, что может успокоить меня.

Фото Евгения Евтюхова

Благотворительность – как чистить зубы по утрам

– Полина, когда вы впервые столкнулись с благотворительным движением?

– Еще в детстве я играла благотворительные концерты – в детских домах, в детских больницах… Но мой приход в системную благотворительность связан с материнством – у меня резко возрос уровень эмпатии, я стала гораздо острее реагировать на то, что детям или их родителям – плохо.

В какой-то момент наткнулась на сбор для одной женщины. Двадцать лет назад она родила девочку с муковисцидозом, и девочка прожила всего год. Потом она родила еще одну дочь, с тем же диагнозом, девочка дожила до 12 лет и умерла. Муж ушел, не в силах со всем справиться. Новый брак, рождение ребенка с синдромом Дауна, и вот у мамы обнаружили рак. Муж тоже уходит…

Когда я прочитала эту историю, у меня как раз был новорожденный ребенок, и она меня потрясла. Я тогда впервые глубоко включилась в сбор, и в отчаянии писала и звонила знакомым и совершенно незнакомым людям, делала объявления в соцсетях. Тот сбор мы закрыли буквально за два или за три дня, и было непередаваемое ощущение, что в том числе при твоем участии удалось хоть как-то помочь другому человеку.

С развитием социальных сетей открылась новая история, ведь во многом благодаря им благотворительность превратилась из узкого движения единомышленников в масштабное и осознанное явление для сотен тысяч людей.

На наших глазах развивалась, например, история детского хосписа «Дом с маяком». Пять лет назад Лида Мониава собирала средства на одного ребенка, потом на другого, а сегодня в Москве построен детский хоспис, изменены в законодательстве некоторые моменты, касающиеся паллиативной помощи. То есть идет процесс от частной помощи к системным изменениям на государственном уровне.

Так я пришла в фонд «Кислород», познакомилась с Майей Сониной, директором фонда. Пригласила ее в гости, и в процессе общения мы договорились, что я стану попечителем фонда.

– В чем заключается ваша деятельность как попечителя?

– Время от времени я организовываю концерты и аукционы в пользу фонда, постоянно о нем рассказываю, ищу жертвователей, очень хотелось бы найти людей, готовых помогать регулярно.

В прошлом году один знакомый замечательный бизнесмен помог нам закрыть дыру с оплатой работы бухгалтера фонда на год – это было большой помощью. А другой жертвователь сразу закупил нам препаратов на полтора миллиона рублей.

Но, повторяю, чтобы спокойно расписывать бюджет фонда, нужно хоть как-то предвидеть поступления от жертвователей, и потому важны люди, жертвующие регулярно, пусть и небольшие суммы.

Административные расходы существуют у каждого фонда, и их необходимо покрывать. Как бы сотрудники-профессионалы ни любили благотворительность и как бы ни стремились спасать мир, не получая за сложную работу ничего, многие из них быстро выгорают и больше не способны приносить никакой пользы.

В этом смысле для меня очень показателен опыт одного из фондов: в какой-то момент его директор взяла и наняла за немаленькие деньги директора по фандрайзингу, и этот специалист перевел работу на совершенно другой уровень: фонд стал собирать в разы больше денег для помощи своим подопечным.

– Несколько лет назад говорили о моде на благотворительность, кто с позитивом, кто с негативом. А как сейчас, на ваш взгляд? Существует мода или она начала спадать?

– Я бы сказала о том, что все больше людей понимают, что благотворительность – это такая же необходимая и повседневная вещь, как чистить зубы по утрам. Благотворительность должна быть системной, когда ты оформляешь себе пять ежемесячных пожертвований в фонды, которым доверяешь, у которых существует прозрачная отчетность.

Полина Осетинская

А спадает не «мода», а деньги в благотворительности. Спад начался в 2009 году во время мирового финансового кризиса, затем добавились Крым, санкции и ситуация серьезно ухудшилась. С 2014 года доход нашего фонда упал примерно на треть, и это грустные показатели.

Именно поэтому хочется больше добиваться помощи от государства, и я считаю, что все фонды, все больные люди имеют на это право. Просто, к сожалению, систему порой нужно пробивать лбами…

Если публика не хочет работать, то я играю побыстрее и ухожу

– Для кого вы играете, кто ваш слушатель? Исполняете ли музыку современных композиторов?

– Только в наше время сложилась ситуация, когда все предпочитают играть то, что было написано 200 лет назад. Но музыка современников – это всегда интересно.

Я выбираю тех композиторов, которых я люблю, которые мне нравятся и которые могут понравиться публике, если я достаточно хорошо их открою. В наше время живут абсолютные гении, которые когда-то будут признаны классиками XX-XXI века, их будут играть так же, как Баха, Шумана, Шопена.

– Например?

– Арво Пярт, Валентин Сильвестров, Леонид Десятников… Я назвала трех композиторов, чьи произведения уже стали достоянием мировой музыкальной культуры. Но существует еще много интересных композиторов…

– Даже эти замечательные композиторы знакомы узкому, по сравнению с масштабом страны, кругу слушателей. По телевизору их произведения практически не услышишь…

– Такое время для культуры, к сожалению, с этим ничего не поделаешь. В 80-е годы по телевизору можно было увидеть концерты Рихтера, Горовица… Сейчас по телевизору увидишь только полуголых девиц, нечто бессмысленно кричащих под ритм в два прихлопа – два притопа. Я как-то свою дочь спросила: «Саша, а скажи, пожалуйста, тебе не было бы стыдно, если бы твоя мать зарабатывала деньги вот таким способом, прыгая полуголая в экране телевизора и получая за это Госпремии». Дочка ответила, что не может себе представить такую страшную картину.

Но, с другой стороны, серьезная музыка всегда была довольно элитарным искусством, всегда существовала в некой такой резервации для умных, образованных людей – ученых, врачей, физиков, писателей, художников, ведь ее надо чувствовать, воспринимать, на нее надо затрачивать душевные силы.

– Отличается ли слушатель в России и за рубежом?

– Зарубежный слушатель, в отличие от российского, меньше ожидает катарсиса от концерта, больше заточен под то, чтобы просто приятно провести вечер.

Поскольку любой концерт – это всегда взаимодействие с публикой, то я очень на это реагирую, когда понимаю, хочет публика работать или нет. Если она не хочет работать, то я играю побыстрее и ухожу! (Смеется.)

– В спорте нужно обязательно быть первым. Ты или первый, или никто. А в музыке?

– В музыке нет соревнований. Имеет смысл выходить на сцену, только если тебе самому это нравится, ты получаешь от этого удовольствие и если тебе есть что рассказать людям посредством звуков.

Иначе – совершенно бессмысленно.

«Пока могу, хочется играть»

– В одном из недавних интервью вы сказали, что вам несколько обидно, когда вас начинают расспрашивать о прошлом, и гораздо интереснее говорить о том, что происходит сейчас. Но раздел новостей на вашем сайте не обновлялся уже очень давно… Расскажите, что происходит в вашем настоящем?

– Сайтом просто некому заниматься: сама я не успеваю, а какого-то секретаря у меня нет…

Сейчас закончу небольшое турне– после Фестиваля в Мексике был концерт Стравинского в Перми с оркестром MusicAeterna, затем Шопен в Саратове, затем будет шесть скрипичных сонат Баха в Петербурге с Владиславом Песиным, который специализируется на музыке барокко и современной музыке. Он будет играть на жильных струнах, я буду играть на клавесине. Таким образом мы отмечаем день рождения Баха – 21 марта.

22-го в Петербурге будет наш спектакль с Ксенией, потом будет два детских концерта в Москве и большой концерт с Алексеем Гориболем в Доме музыки. После чего в апреле я уезжаю в турне с Максимом Венгеровым – у нас четыре концерта в Италии, затем мы летим в Лондон, а оттуда – в Петербург. В этом турне у нас две программы, но в основном – три сонаты Брамса.

Потом я везу наш с Ксенией спектакль в Екатеринбург, потом еще масса концертов… Я буду играть в Ясной Поляне – они открыли концертный зал, мне очень интересно туда попасть! И в мае снова будет проект по «Истории солдата» Стравинского – в этот раз в Петербурге.

Это мультимедийный спектакль, который поставил замечательный режиссер Михаил Кисляров (он много лет работал в театре Покровского главным режиссером, сейчас перешел в Большой театр). В спектакле участвуют Владимир Познер, Андрей Макаревич, который играет солдата, Дмитрий Ситковецкий, я, Игорь Федоров – замечательный кларнетист. Еще у нас есть ударник, двое танцоров… У меня тоже есть реплики, и мне очень нравится, я получаю большое удовольствие от этого спектакля.

Потом будет сольный концерт, какие-то благотворительные проекты… 1 июня мы с Максимом Венгеровым открываем фестиваль классической музыки в Одессе, который будет проходить уже четвертый год. Я была на одном из фестивалей и оценила уровень, с которым пианист Алексей Ботвинов подошел к организации фестиваля класса «А». Туда приезжают большие звезды.

А потом наконец-то наступит лето! Будет фестиваль «Белая сирень» в Казани, потом я поеду в Армению…

Летом я традиционно не разрешаю себе играть много концертов – от большей части отказываюсь. Считаю, что лето я должна проводить с детьми, у меня должен быть отпуск. Хочется отдыхать, «заряжаться», придумывать новые программы – какой-то задел на следующий сезон.

Планировала записать произведения Баха и Скарлатти, но сейчас такое расписание, что не успеваю. Чтобы записать полноценный диск, нужно хотя бы две-три недели – сесть, подумать, позаниматься (чтобы не делать этого уже в студии). А это сейчас возможно только летом, а летом хочется уже отдыхать.

А вот книг больше писать не планирую – возможно, если со мной что-то случится, я напишу еще, но пока я могу играть, хочется заниматься этим.

Дмитрий Маркин, “Репортер-64“

«Любой концерт сродни приему у врача»

– Сегодняшний концерт проходит в рамках XIV фестиваля Генриха Нейгауза. Что для вас значит имя этого музыканта?

– Нейгауз, по большому счету, мой учитель, его значимость невозможно переоценить. Когда мне было восемь лет, я училась у Веры Васильевны Горностаевой, которая, как известно, была одной из лучших учениц Генриха Густавовича. Правда, у нее я училась не больше полугода, потом переехала в Петербург и стала учиться у Марины Вениаминовны Вольф. А она была ученицей Веры Харитоновны Разумовской, которая была первой ученицей Нейгауза и переехала за ним в Москву.

А когда я закончила консерваторию, поступила в аспирантуру в Москву к Вере Васильевне, и у меня так все закольцевалось. Концерт Шопена, который я сегодня играла, я как раз проходила с Верой Васильевной. Она старалась передать мне много нейгаузовского.

Поэтому я считаю себя наследницей этой фортепианной школы. И мне кажется, что все не случайно: я сначала должна была играть другой концерт, но в последнюю минуту я его заменила на Шопена, и мне кажется, что это очень логично – играть Шопена на нейгаузовском фестивале.

– Сегодня я обратил внимание, что во время исполнения вы периодически поглядывали в зал, что не очень характерно для пианистов. Это происходит непроизвольно или, может быть, это какой-то способ контакта со слушателями?. – Это происходит в нескольких случаях: или когда звонят мобильные телефоны, или когда люди очень назойливо разговаривают

Видимо, им больше негде поговорить, и я пытаюсь такими взглядами оказать на них какое-то воздействие. На первом ряду все время кто-то бубнил, и пришлось развернуться…

– Это происходит в нескольких случаях: или когда звонят мобильные телефоны, или когда люди очень назойливо разговаривают. Видимо, им больше негде поговорить, и я пытаюсь такими взглядами оказать на них какое-то воздействие. На первом ряду все время кто-то бубнил, и пришлось развернуться…

Но вообще я удивилась, что, во-первых, телефон звонил только один раз (в Петербурге случается до десяти), а во-вторых, никто не хлопал между частями. Это показатель культуры. Видимо, сегодня было много профессионалов.

– Вы рассказывали, что начали заниматься музыкой не по своей воле (как это часто бывает у детей). А когда проснулось осознанное желание играть?

– Это понимание пришло ко мне где-то лет в 15. Но все равно сказать, что музыка – это моя жизнь и это то, без чего я не могу, наверное, cтало можно только в последние годы. Потому что мои отношения с музыкой только в последние годы достигли такой глубины, что я себя чувствую счастливым и полноценно живущим человеком, только когда я на сцене.

Наверное, раньше я могла бы без нее обходиться и даже делала такие попытки, но совсем бросить все-таки не смогла.

– Вы говорили, что в какой-то момент игра на фортепиано была своего рода психотерапией – это была единственная территория, на которой вы чувствовали себя свободной…

– Да, это было в детстве. Но это и сейчас так: если человек занимается этим всерьез, то по его игре вы всегда можете сказать, какой он человек. Любой концерт сродни приему у врача, когда ты стоишь перед ним совершенно обнаженным. Душа твоя совершенно обнажена, и о тебе можно судить, что называется, из первоисточника.

– Но ведь можно брать ремеслом, а не обнажением души…

– Поэтому я и говорю, что если для человека музыка – что-то большее, чем просто профессия, ремесло, то вы сможете его «прочитать» как книгу.

«Стараемся сделать так, чтобы медпомощь не понадобилась»

– Хочется, чтобы прозвучали пара слов о вашем фонде…

– Давайте разграничим, а то уже пошла путаница. Я – директор Центра поддержки профессионального здоровья музыкантов, который так и называется – «Центр Полины Осетинской». Но на самом деле мы работаем не только с музыкантами, но и вообще с людьми творческий профессий. Мы решаем две комплексные проблемы: психологического стресса (боязни аудитории и сцены, зажатости, неверия в свои силы) и, как следствие, работаем еще и с блоками в теле.

Стрессы приводят к мышечным зажимам, а зажимы у играющего человека приводят к проблемам с руками. Любая травма, если ее не проработать, остается, становится хронической и потом приводит к тяжелым последствиям. Тем более, что все мы не молодеем, и работать с этим нужно чем дальше, тем больше. Конечно, мы не занимаемся медицинской помощью (в таких ситуациях направляем к врачам), но мы стараемся сделать так, чтобы она не понадобилась.

Еще есть Фонд «Кислород», в котором я являюсь попечителем. Это Фонд, который занимается больными муковисцидозом – генетическим заболеванием легких, которое затрагивает ЖКТ. У нас в стране больные муковисцидозом редко доживают до совершеннолетия, потому что государство не обеспечивает их нужными дозами лекарств и правильным лечением. Профильных больниц в стране очень мало. Есть два места в Москве, а по стране в целом очень низкий уровень даже диагностики. А ведь с лекарственной терапией можно долго и полноценно жить, рожать детей, путешествовать, дождаться пересадки легких… На Западе такие люди доживают до 50-60 лет, живут полноценной жизнью, заводят семьи.

Сейчас у нас в институте Склифосовского начали делать пересадку легких. И наш Фонд помогает лекарственной терапией, помогает с постановкой на учет, чтобы человек мог дождаться донорских легких. В стране таких больных примерно 3,5 тысячи человек.

Конечно, мы не можем помогать всем одновременно – у Фонда просто нет таких ресурсов. Хотя мне очень хотелось бы, чтобы он вышел на более серьезные мощности и смог взять на себя несколько программ, которые мы были вынуждены сократить.

Поэтому Фонд – это Фонд, а Центр – это бизнес-проект, который не имеет отношения к благотворительности, хотя по сути он, можно сказать, миссионерский.

Камерные проекты

«Тишина между нот» с Юлианом Милкисом (кларнет)

Гия Канчели

Гия Канчели. «Миниатюры для кларнета и фортепиано — музыка театра и кино»

«Музыка театра и кино» с Алексеем Гориболем (фортепиано)

Леонид Десятников
Сюита для фортепиано «Отзвуки театра»

Альфред Шнитке
Сюита для двух фортепиано для спектакля Театра на Таганке «Ревизская сказка»

Леонид Десятников
Ноктюрн для фортепиано из к/ф Алексея Учителя «Мания Жизели»
«В сторону Лебедя» для двух фортепиано

Петр Ильич Чайковский
Два фрагмента из балета «Спящая красавица» (переложение для фортепиано в четыре руки Леонида Десятникова)

Андрей Петров

• Увертюра для двух фортепиано из к/ф Даниила Храбровицкого «Укрощение огня»
• Вальс для двух фортепиано из к/ф Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля»

Микаэл Таривердиев
Интермеццо для двух фортепиано из к/ф Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны»

Владислав Успенский
Вальс для двух фортепиано из драматического мюзикла «Анна Каренина»

Леонид Десятников

• Колыбельная для фортепиано из к/ф Александра Зельдовича «Москва»
• Фокстрот для фортепиано в четыре руки из к/ф Александра Зельдовича «Мишень»

Валерий Гаврилин
Избранные пьесы из альбома «Зарисовки» для фортепиано в четыре руки (использованные автором при создании балета «Анюта»):

1. «Вальс»
2. «Часики»
3. «Тарантелла»

«Гравитация» с Антоном Батаговым (фортепиано)

Антон Батагов
«Последний алхимик» (памяти Евгения Головина)

Генри Пёрселл
Чакона соль минор Z.807

Клод Дебюсси
Шесть античных эпиграфов

Антон Батагов
«Бастер Китон»

Филип Гласс
«Prison» (из оперы Einstein on the Beach)

Дэвид Лэнг
«Gravity»

Морис Равель
«Болеро» (авторская версия для двух фортепиано)

«Музыка кино» с Еленой Ревич (скрипка) и Романом Гончаровым (альт)

Леонид Десятников
Эскизы к Закату

Джордж Гершвин
Три пьесы из оперы «Порги и Бесс»

Леонид Десятников

• Ноктюрн (к/ф Алексея Учителя «Мания Жизели»)
• Музыка из к/ф Валерия Тодоровского «Подмосковные вечера»

Гарри Уоррен
«Мне декабрь кажется маем» (из к/ф Х. Брюса Хамберстоуна «Серенада солнечной долины»)

Чарльз Чаплин
«Smile» (из к/ф Чарльза Чаплина «Новые времена»)

Сергей Дрезнин
Фантазия для скрипки и фортепиано на темы Исаака Дунаевского (из к/ф Григория Александрова «Цирк»)

Нино Рота
Сюита для фортепиано (из к/ф Федерико Феллини «Казанова»)

Пьетро Масканьи
Интермеццо из оперы «Сельская честь» (из к/ф Фрэнсиса Форда Копполы «Крестный отец»)

Сергей Дрезнин
«Памяти Майкла»

Карлос Гардель
Танго Por una cabeza (из к/ф Мартина Бреста «Запах женщины»)

«Цветы и сказки» с Еленой Ревич (скрипка)

Антон Аренский
«Незабудка». № 10 из цикла «24 характерных пьесы», op. 36. Переложение для скрипки и фортепиано К. Мостраса

Сергей Рахманинов
«Маргаритки». Из цикла «Шесть романсов», ор. 38. Переложение для скрипки и фортепиано Я. Хейфеца

Сергей Рахманинов
«Сирень». № 5 из цикла «12 романсов», ор. 21

Антон Аренский
4 пьесы для скрипки и фортепиано, op. 30

Сергей Танеев
Концертная сюита для скрипки с оркестром, op. 28, часть III — «Сказка»

Николай Метнер
Соната № 1 для скрипки и фортепиано, ор 21

Игорь Стравинский
«Русский танец» из балета «Петрушка». Переложение для скрипки и фортепиано С. Душкина

Николай Метнер
«Две сказки», op. 20, № 1. Переложение для скрипки и фортепиано Я.Хейфеца

Николай Метнер
«6 сказок. Посвящение для Золушки и Иванушки-дурачка», op. 51, № 1 (для фортепиано соло)

Дуэт с Максимом Венгеровым (скрипка)

Программа I

Иоганнес Брамс

• Соната № 1 до мажор op. 1
• Соната № 2 фа-диез минор op. 2
• Скерцо до минор для скрипки и фортепиано (часть III из сонаты F-A-E)
• Соната № 3 фа минор op. 5

Программа II

Вольфганг Амадей Моцарт
Соната для скрипки и фортепиано № 32 cи-бемоль мажор, K.454

Рихард Штраус
Соната для скрипки и фортепиано ми-бемоль мажор, op. 18

Джордже Энеску
Соната для скрипки и фортепиано № 2 фа минор op. 6

Эжен Изаи
Соната для скрипки соло № 3 ре минор «Баллада», op.27/3

Морис Равель
Концертная рапсодия «Цыганка» для скрипки и фортепиано

«Концерт Трио» с Марией Федотовой и Антоном Гаккелем

Йозеф Гайдн
Фортепианное трио № 17 фа мажор

Франц Шуберт
Интродукция и вариации на тему песни «Увядшие цветы» для флейты и фортепиано. Два музыкальных момента

Валентин Сильвестров
Два фрагмента из «Китч-музыки»

Николай Капустин
Трио для флейты, виолончели и фортепиано op. 86

«Многое способствует умиранию школы»

– Среди современных композиторов вы выделяете Леонида Десятникова – по вашим словам, «в его музыке много любви». А ведь современную музыку часто упрекают как раз в том, что из нее ушла красота. Десятников – исключение или мы просто невнимательно слушаем?

– Вы просто, наверное, не знаете авторов, пишущих музыку, которую стоит слушать…

– Можете их назвать?

– Да их огромное количество! Это Валентин Сильвестров, Леонид Десятников, Павел Карманов, Антон Батагов, Арво Пярт, Георгс Пелецис… Масса композиторов, которых нужно слушать, заказывать им музыку, привозить на гастроли…

Музыка Паши Карманова, например, совершенно целительна – после нее люди перерождаются. На многих такое же воздействие оказывает музыка Батагова или Пелециса… У Валентина Сильвестрова фантастической красоты музыка, изобретенный собственный язык. И это если не брать западных композиторов, среди которых тоже очень много достойных.

– Вы участвуете в совместном спектакле с Ксенией Раппопорт. В последнее время вообще популярны проекты, объединяющие в себе несколько жанров…

– А вы знаете, становится немножко тесно в определенном амплуа. Мне, например, интересен жанр клавирабенда, но мне кажется, что воздействие гораздо сильнее, когда действуют и слово, и музыка. Поэтому наш спектакль – драматический, но это синтез концерта и спектакля. Это не значит, что в этом тандеме что-то страдает. Ничего не урезается, не купируется – это единое произведение.

– В последнее время в профессиональном образовании, к сожалению, заметна тенденция к бюрократизации, когда важно не как ты играешь, а как и сколько заполнил бумаг. Не умирает ли из-за этого школа?. – Это очень громкое заявление, но, по большому счету, чтобы это оценить, надо проехать по стране, послушать, как занимаются педагоги… Могу сказать, что заинтересованных педагогов всегда было не очень много

Я уверена, что такие педагоги есть в каждом городе, но я так же уверена, что это не каждый первый. А мы прекрасно знаем, что от педагога зависит все, особенно на начальном этапе. Поэтому если вам повезло найти такого педагога, то ни о каком умирании речи идти не будет

– Это очень громкое заявление, но, по большому счету, чтобы это оценить, надо проехать по стране, послушать, как занимаются педагоги… Могу сказать, что заинтересованных педагогов всегда было не очень много. Я уверена, что такие педагоги есть в каждом городе, но я так же уверена, что это не каждый первый. А мы прекрасно знаем, что от педагога зависит все, особенно на начальном этапе. Поэтому если вам повезло найти такого педагога, то ни о каком умирании речи идти не будет.

Другое дело, что всеобщая энтропия и социальные условия – низкие зарплаты, отсутствие соразмерной нагрузки, социальных льгот – приводят к тому, что люди очень быстро выгорают. У них нет времени заниматься саморазвитием – они научились чему-то и больше учиться не хотят. А ведь чтобы давать ученикам что-то новое, нужно учиться всю жизнь – развиваться как личность, как профессионал, продолжать слушать чьи-то концерты, смотреть мастер-классы… Ведь единственно правильное образование – это самообразование.

И вот эта стагнация, когда людям ничего не интересно, у них не хватает времени на себя, на семью… Людям становится просто все равно, они все меньше вовлекаются в обучение детей. А ведь любовь к музыке у детей рождается только если ее излучает педагог. А если педагог только раздраженно дает указания: «Так, здесь громче, здесь быстрее, все, иди отсюда, надоел!»…

Может быть, иногда на уроке лучше поставить запись какого-нибудь великого пианиста и разобрать – почему он играет так, а не иначе, что он выразил, какими приемами. Может быть, это было бы более действенным способом привить любовь к музыке. Ведь когда эта любовь появляется, это дает колоссальный художественный скачок, и этим нельзя пренебрегать.

Так что не уверена, умерла ли школа, но, скажем так, многое этому способствует.

– А какие, на ваш взгляд, молодые пианисты достойны внимания?

– Из молодого поколения нужно слушать Константина Лифшица, Алексея Володина, Якова Кацнельсона, Аркадия Володося, Вадима Холоденко… Это люди, которыми я восхищаюсь и всегда слушаю с огромным интересом.