«верую, ибо абсурдно». к истории одной ложной цитаты

Истребление середины

В отечественной истории уже был такой экзистенциальный вызов, брошенный всему миру и законам цивилизации. Но тогда эта фантазия, раздраженная «даже до сумасшествия», облекалась в формы псевдорациональные и наукообразные: материалистический базис, борьба классов, социалистическая революция, диктатура пролетариата… Потребовались десятилетия, чтобы обнаружилась фантасмагоричность всего этого проекта, за которым стояла всего лишь упрямая воля к власти: жить не как все, отбросить к черту диктатуру здравого смысла и экономическую целесообразность и поставить на их место диктатуру своеволия. Но галлюцинация этих законов «исторического и диалектического материализма» была столь правдоподобна, что сумела увлечь едва ли не половину человечества на путь построения «научного коммунизма». Тогда еще верилось в идеалы интернационализма, братства, свободы, равенства — и приносились им великие жертвы. Но становилось все яснее, что движут этим великим историческим переломом не идеалы, а злоба и ненависть одних, страх и малодушие других. Чуткий свидетель эпохи Михаил Пришвин писал в своем Дневнике 1930 г.:

«24 января. Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным, но даже быть неплохим рычагом истории, будущего».

Ненависть как рычаг истории… Причем, по наблюдению Пришвина, самую лютую ненависть вызывают именно те, кто с рациональной точки зрения наиболее полезен для развития общества.

«6 февраля. Кулаки. Долго не понимал значения ожесточенной травли «кулаков» и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в значительной степени».

Богатых и сильных поневоле уважают, с бедных и слабых что взять… Извечная ненависть поляризованного общества к любому центризму.

Но есть и колоссальное различие. Тогда эта магма всенародной злобы канализировалсь по специально проложенным для нее идеологическим руслам. Имитировалось научное мировоззрение, «передовые идеалы» — и злоба разжигалась во имя высших целей освобождения трудового человечества и создания царства изобилия. Сейчас по большому счету уже и не нужны никакие мотивации — достаточно чистых эмоций. Злоба очищается от всяких рациональных примесей и направляется на самый близкий, братский народ. Это, действительно, радикальный эксперимент по возгонке злобы: она приобретает новый вкус — сладострастия, упоения самим состоянием ненависти.

Вы здесь

• Главная
• По ком звонит колокол
• Верую ибо абсурдно

Календарь
Егор Холмогоров

Верую ибо абсурдно

Неверующие, маловерющие и просто пустобрехи очень любят смеяться над фразой Тертуллиана: «Credo quia absurdum est».

Мол, что за идиоты христиане, которые могут верить только в абсурд.

При этом, те же самые существа ухитряются верить гороскопам, бабе Ванге, сплетням на скамейке, шоу Малахова и данным опросов ВЦИОМ-а…

То есть тому, чему Тертуллиан никогда бы не поверил.

Эта фраза знаменитого христианского философа и ритора — на самом деле настоящий манифест подлинного христианского рационализма.

Веровать надо в то, что превышает разумение, в то, что абсурдно с точки зрения логики.

Всё остальное надо знать.

Христианская религия строится, с одной стороны, на точном знании.

В частности — знании о Боге.

Мы точно знаем, что Бог абсолютен, совершенен, вездесущ, вседоволен, чужд страданию, смерти, и всякому ничтожеству.

Это знание с христианами разделяет большинство религий и философских систем — от Платона до Гегеля и от Заратустры до Мухаммеда.

В Христианстве есть всё, что доступно человеческим существам знать о Боге — из постижения ли Его всемогущества в мире творений, или из Его собственного Откровения «в грозе и буре».

Однако, в отличие от многих других религий и систем христианство этим знанием не ограничивается.

В конечном счете оно строится все-таки не на знании, а на том самом абсурде, о котором говорит Тертуллиан.

Христианская вера покоится на двух парадоксах.

Один из этих парадоксов можно назвать онтологическим, второй — экзистенциальным.

Каждому из этих парадоксов посвящен великий христианский праздник — Рождество и Пасха.

И вот сегодня мы празднуем праздник первого парадокса — Рождество.

Как бесконечный и абсолютный Бог мог уместиться без остатка в крошечном существе — родившемся при столь жалких обстоятельствах, что не нашлось для него более достойного роддома, чем хлев?

Как Творец, Царь и Судия мира посмел (а наша логическая логика именно такова — «Да как он посмел») родиться в ничтожестве, убожестве и среди пастухов да каких-то сомнительных иностранцев, которые еще неизвестно были ли в самом деле царями…

Как он мог родиться среди презираемого всем миром иудейского народа, да еще и в момент высшего унижения этого народа — налоговой переписи?

Христианское учение о боговоплощении, с точки зрения «естественной теологии», религии в пределах только разума, это пример самого кощунственного абсурда.

Как можно помыслить о том, чтобы так унизить Абсолютный Дух, заставив его плакать на пеленках рядом с коровами и ослами?

В этот абсурд действительно можно только поверить — всей той силой веры, которая давала христианским мученикам способность без звука и без просьбы о пощаде перенести любые страдания.

Без веры внутри этого парадокса делать нечего.

С верой всё становится на свои места — и сразу понимаешь, что конечно же деяния совершенного Абсолюта просто немыслимо согласовывать с поврежденной и одномерной логикой падшего в грехопадении нашего разума.

Что это именно наша логика — категории которой не более чем подпорки для разбитого параличом первородного адамова ума, абсурдна по сравнению с логикой Абсолюта.

Что ни один трон и ни одно царство мира не были бы достойны вместить Царя Мира, того, Чье Царство не от мира сего.

Что для всесовершенного Владыки нет ничего более достойного, чем появиться в мире в кеносисе, в самоумалении.

Что, как поется в рождественской стихире, перепись, ставшая символом единоначалия над народами тогдашней ойкумены, была в то же время и символом упразднения многобожия и полновластия демонов под рукой Того, Кто родился под Вифлеемской звездой.

Христианство учит нас мыслить парадоксами — но не для того, чтобы посеять в нас недоверие к абсолютной истине, не для того, чтобы сбить прицел разума.

А напротив — для того, чтобы вывести наш разум из плена шизофренической одномерности, возродить в нем объемность мышления, которая суженному рассудку кажется абсурдом.

Это тот разумный свет, который освещает тьму нашего абсурдного маловерия пытающегося объяснить мир из паутины своих предрассудков.

И поэтому сегодня поем в рождественском тропаре: Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума…

Опубликовано: 08/01/2011

Заблуждение: чего не говорил Тертуллиан

Начну с простого. Такой цитаты у Тертуллиана нет. Этот факт, кстати сказать, не оспаривают даже многочисленные «крылатые цитатники», называя выражение «парафразой слов христианского писателя».

Однако обратимся к тексту. В книге «О плоти Христовой» (De Carne Christi) Тертуллиан пишет буквально следующее: «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно». (Буквально на латыни: «Et mortuus est dei filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile»).

Автор размышляет о том, что перевернуло всю человеческую историю и вошло в культуру как Тайна христианства – о воскресении Христа.

Конечно, для взглядов Тертуллиана весьма характерна мысль о том, что

Квинт Септимий Тертуллиан родился около 155 г. в языческой семье в Карфагене (Северная Африка). Получив блестящее образование, он провел по-язычески буйную и разгульную молодость, что в дальнейшем сказалось на жестком и непримиримом к язычеству характере его произведений. Примерно в 35-40 лет он принимает христианство, а затем становится священником. Тертуллиан был одаренным писателем и богословом, оказавшим большое влияние на развитие христианского вероучения. Однако под конец жизни он сам уклонился в ересь монтанизма. Умер Тертуллиан после 220 г., точная дата его смерти неизвестна. 

разум, требующий доказательств, философия, пытающаяся постичь истину, на самом деле только всё запутывают и извращают… С этим тезисом, конечно, можно и поспорить. В том числе и с христианских позиций. Те мыслители эпохи поздней античности, которых церковная традиция именует отцами Церкви, как раз и занимались созданием философской и богословской системы, облекая в броню рациональных рассуждений то, что содержалось в символической форме в Евангелии. А наука и религия – это не противоположные и соперничающие способы познания мира, а разные. И в чем-то взаимодополняющие друг друга.

Однако речь сейчас не об этом споре, а о знаменитой фразе. И тут все несколько по-иному: гораздо глубже и серьезнее. Если, конечно, использовать не парафразу в трактовке Луначарского, а читать самого Тертуллиана.

Верую ибо абсурдно

Тертуллиан критически относился к аллегорическому толкованию Писания. Он предпочитал буквальное понимание текста, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Чем более абсурдно, с нашей точки зрения, утверждение Откровения, тем более глубокую тайну оно в себе скрывает и поэтому заслуживает большей веры. Тертуллиан: верую ибо абсурдно.

Церковь имеет преимущественное право на истину, потому что она является исторической преемницей ее святых основателей – апостолов, которые получили ее от Христа, а Христос – от Бога. С течением времени Тертуллиан, убедившийся в несоответствии официальной церкви его идеалу, выступил против нее за церковь чисто духовную, без иерархии, сблизился с сектой монтанистов, а в конце жизни создал свою собственную.

Истинность свидетельств души Тертуллиан видел в том, что они даны человеку природой, а природе в свою очередь самим Богом. Иначе, как можно было бы объяснить страх смерти, надежду на посмертное воздаяние, упование на Бога, страх перед ним. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем доступнее, чем доступнее…, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее». Душа старше книг и слов, а человек предшествует философу и поэту, поэтому к истине ближе простые, неискушенные, не развращенные языческой культурой люди.

Человек, как считал Тертуллан, есть единство души и тела, тело приводится душой в движение. При этом душа — тоже тело, но только тончайшее, оно как бы разлито по всему человеческому организму и придает ему форму. Душа, несмотря на свою телесность, бессмертна. При этом Тертуллиан также интересовался и вопросом о бессмертии человека в целом.

Современное ему общество Тертуллиан разделял на «лагерь дьявола» и «лагерь бога». Первый, язычество, связан с обладанием этим миром, почитает преходящие ценности и идет к погибели; второй, христианство, связан с непреходящими ценностями будущего потустороннего мира, конечное предназначение этого общества – вечное блаженство. История же понимается эсхатологически, то есть движется к концу света, Страшному суду.

Политология души

Похоже, что 2014 году суждено стать переломным в истории России. Постсоветская эпоха, начавшаяся в 1991-м, подошла к концу, а для новой еще нет названия, и непонятно, применимы ли к ней какие-либо социально-политические термины.

Конечно, тому есть и прагматические причины: коррупция, бандитизм, преступления, страх разоблачений, война все спишет… Но одним этим нельзя объяснить энтузиазм страны в решимости гордо и одиноко противостоять всем заведенным порядкам цивилизации. Радует сама возможность отбросить все правила, «навязанные Западом», и пожить наконец по собственной воле, как «суверены». Никакой закон нам не писан: ни ООН, ни международная система договоров, ни нами же ранее взятые обязательства. Мы сами хозяева своей тайги. Политологи бьются в попытках объяснить эту резкую, иррациональную смену курса. Хорошо бы перечитать Достоевского, в «Записках из подполья» уже все предсказано:

«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!»

Вот и началась она, эпоха «глупой воли», эпоха вызова всему ради одной-единственной, «наивыгодной» выгоды: пожить наконец по своему капризу, пусть самому дурацкому и ни с чем несообразному. И чем вреднее для себя, тем пронзительнее сладость вызова. Это все экзистенция играет, горячит кровь и мутит разум. Тут нужно смотреть не в социально-политический, а в философский и психологический словарь. Что такое экзистенция? Это голое существование, не подкрепленное никаким законом, обоснованием, сущностью, — вопреки всему. Это полная противоположность декартову рационализму: «Мыслю, следовательно, существую». По-нашему — ровно наоборот: «Существую, следовательно, бросаю вызов разуму». И даже резче: «Сумасшествую, значит, существую».

«Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту».

Вот отчего трудно подыскать рациональные объяснения новейшему выверту российской истории, всем этим «вдруг» и «вопреки». Нужна экзистенциальная политология, для которой нет научной базы, — да и возможна ли она? Откуда эта злоба, доходящая до белого каления и направленная на весь мир, на все то, что не «наше»?

Тертуллиан о единстве божественной и человеческой природы Христа

Тертуллиан особое внимание обращал на вопрос о единстве двух природ во Христе: божественной и человеческой. Он боролся против высказываний о том, что Христос никогда не рождался, не обладал плотью и не воскрес во плоти, так как хорошо понимал, что отрицание «человеческого» во Христе ведет к уничтожению христианской религии

Истину Христа Тертуллиан понимал как «нечто единое и верное»; ее надо принимать на веру, без всяких размышлений и доказательств. Тертуллиан был убежден, что божественное вне всяких сомнений превосходит мудрость мира сего. «Мудрость мира сего есть безумие перед богом» (апостол Павел).

И наоборот, Тертуллиан считал невозможным с точки зрения разума и логики, постичь, например, единство бога в трех лицах, непорочное зачатие, «чудеса», богочеловеческую природу Христа, смерть Христа, а затем воскресение во плоти. Только вера открывает божественную истину: реальность непостижимого, достоверность невероятного, несомненность невозможного.

Для Бога нет ничего невозможного. Истину надо искать, а, найдя, верить, а не мудрствовать. Тертуллиан писал: «Мы не нуждаемся в любознательности после Христа, не имеем нужды в исследовании после Евангелия», «Пусть любопытство уступит вере, пусть слава уступит спасению», «Не знать ничего против Правила веры – это значит знать все».

Что значит фраза: “Верую, потому что абсурдно”?

Почти все знакомы с выражением Тертуллиана «Верую, потому что абсурдно». Даже те, кто никогда не читали и строчки из Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана (так звучит его полное римское имя. У апостола Павла как гражданина Рима, наверное, было что-то похожее, например: Савл Павел Вениамин Тарсиан :)). Как это часто бывает, на самом деле, это не точная фраза, а парафраз, пересказ из Тертуллиана, причем понимается она с точностью до наоборот. Тертуллиан исходит из того, что если мы говорим о Боге, мы не можем мерять Его нашими земными мерками, оценивать Его нашим человеческим умом. Бог превосходит наш ум. Сибирский валенок не может использовать свою простоту, как инструмент для постижения компьютера. Если бы валенок мог мыслить, он должен был бы допустить, что компьютер не всегда ведет себя так, как валенок. Между человеком и Богом разница несколько побольше, чем между валенком и компьютером. Итак, по Тертуллиану, нужно быть совершенным валенком, чтобы думать, что Бога можно полностью постичь, используя только человеческий опыт. Человек разумный, думая о Боге, сразу допускает, что Бог – больше его опыта и разума. Здравый смысл, логика, подсказывает нам, что мы может постичь только то, что ниже нас по развитию, или равно нам. Понятно, что Бог неизмеримо выше. Он – творец, а мы – творение, пытающееся Его понять.

Тертуллиан доносит до читателя следующую мысль: если бы люди описывали Бога, они никогда бы не придумали единого Бога в трех лицах. Все, что у них получалось – это много богов или один единственный. Они никогда бы не придумали Боговоплощение. Не временное облечение божества в человеческую плоть, при котором тело просто выполняет функции маскировки, или только выглядит телом, но не является им на самом деле, как думали гностики-докеты. Боговоплощение же Божьего Сына в стопроцентного человека со стопроцентными божественными свойствами – это выше любого человеческого вымысла. Для человеческого ума – это абсурдно, невозможно. Человек может представить себе египетских, греческих, индусских богов, придумать их. Придумать же Рождество, смерть на кресте и воскресение – невозможно. Потому Тертуллиан и подчеркивает: если Евангелие об этом говорит, то абсурдность евангельской идеи спасения для человеческого ума явно доказывает божественное происхождение этой идеи и ее божественную реализацию. Люди бы до этого никогда не додумались. «Сын Божий распят, — пишет Тертуллиан, — это не стыдно, ибо достойно стыда (с человеческой точки зрения, т.е. если бы это придумывали люди, они никогда бы не приписали распятие Богу – П.Н.); и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно (исходя из всего, что знает человеческий разум – П.Н.).

Вот каков смысл этой фразы: «Верую, потому что абсурдно!» Обывательский подход к этим словам таков, что чтобы верить во Христа, нужно отказаться от здравого смысла. Между тем, все с точностью до наоборот: нужно отказаться от здравого смысла, чтобы верить, что мертвая материя произвела жизнь, что случайные реакции химических элементов могли произвести интеллект. Как правило, мы видим, что неверующие люди на самом деле очень даже верующие. Только они, в отличие от христиан, приписывают божественные свойства материи, делая ее вечной, всезнающей, всемогущей и вездесущей, творцом всего и вся. Что превращает их во вполне примитивных идолопоклонников.

Апологетика Тертуллиана

Тертуллиан – в начале этого пути. Главной его задачей была защита (апология) христианства (и христиан) перед лицом чуждой ему господствующей языческой культуры. Основными темами философии Тертуллиана стали: проблема веры; место веры в жизни человека и общества; новое понимание истины, обоснование её критериев и способов познания; утверждение христианской нравственной системы ценностей; критика античной философии и языческой культуры в целом.

Тертуллиан одним из первых среди христианских философов начал отстаивать идею о том, что мир был сотворен богом из ничего. Тертуллиан мыслил Бога как творца, вечность, благость (ибо он сотворил мир). Бог един, как едина природа, им сотворенная, он есть дух, но этот дух телесен.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир
невообразимыми, невероятными представлениями о Боге,
человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть
Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и
воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира,
что представить себе таким Божественное Откровение язычник
просто не может. Спустя много веков один мыслитель так
выразит надчеловечность христианского откровения:
«Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но
все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Вот
чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: «Если бы Бога не
было, Его надо было бы изобрести». Именно так — изобрести —
в оригинале у французского вольнодумца («il faudrait
l`inventer»). И именно это — изобретение Бога — есть вещь
невозможная для христианского сознания, однако вызывающая
восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить
себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам —
человеческим, языческим — это абсурдно, это стыдно. Однако
этого потому и нельзя стыдиться, что христианство
превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в
обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской
логики, может обернуться спасением для человечества. Как
обернулся им Крест Христов — орудие самой позорной, самой
стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для
рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в
то, что Бог мог умереть — ведь боги бессмертны. Однако
Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не
может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в
образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог
приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает
человек, — сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот
приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан,
представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но
эта невозможность и есть самое сильное доказательство для
веры. Не математическое доказательство для ума, не
естественнонаучный факт, который лишает человека свободы
выбора и для принятия которого необходим определенный
уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к
Тайне — без которой и вне которой нет никакой религии. Без
которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое
существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не
придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий
разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел
бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог
не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И
Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего
Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского
императора, но все равно остается — используя слова того же
Ницше — «человеческим, слишком человеческим» вымыслом:
бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку,
когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все…
И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель
и поработитель. Он приходит как Спаситель всего
человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя
человеческой природы (кроме греха), умирает — чтобы
воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь …

За несколько веков до Тертуллиана об этом же
писал апостол Павел: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины
ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев
соблазн, а для Еллинов безумие» (1-е Коринфянам 1:22-23).
Иудеи требуют чудес — ждут Спасителя-мессию, который придет
и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое
могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости — вслед
за Платоном и иными великими умами античности, пытаются
познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого — вот
центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог
стал человеком, принял крестную смерть и на третий день
воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную
грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить
нам — вновь, как в Эдеме — бессмертие, которого мы по своему
желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так
приходит Бог — способом, невообразимым для человека. И
потому верным.

Для иудеев это Откровение — соблазн, ведь
Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов —
безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь.
И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого
«не может быть».

Владимир Легойда

Фома № 3 (26) 2005